СВЯТО МЕСТО ПУСТО Караимское кладбище в Севастополе – 155 лет к забвению

Родня выбрала ее. И теперь – подумать только! – именно она станет этой счастливицей – единственным в семье ветерана Крымской войны ребенком, которому высочайшей милостью, закрепленной соответствующим царским указом, уготована честь бесплатно получить образование в гимназии – щедрый и ценный для того времени подарок, особенно для девочки.

Свое право Эстер Габай, в девичестве Оксюз, внучка рядового Российской императорской армии, награжденного медалью «За защиту Севастополя», использует охотно, окунувшись в учебу с искренностью и страстностью детской души, на которую окажется способной. В 1909-м году вместе с дипломом она получит право преподавать, после чего долгие годы будет обучать грамоте в школе, много читать и переводить. Отлично владея наряду с русским языком крымско-татарским и родным караимским, станет учить тому, что умела сама, и детей, и взрослых.

Эстер будет одной из тех людей, о которых во все времена с почтением отзывались и стар и млад. Во многом именно содействие уважавших ее земляков и поможет ей в июне 1942-го покинуть осажденный Севастополь на одном из последних морских транспортов, прорвавшихся в город, чтобы в очередной раз подвезти боеприпасы и топливо для армии; эвакуировать раненых, стариков, женщин и детей. Временным пристанищем для нее и дочери Беллы станет Кавказ.

Еще долго перед глазами женщин будет вставать соседняя с их переулком улица Подгорная (ныне Нефедова), изуродованная в ночь на 22 июня – ночь, когда, отклонившись от курса, сюда приземлилась предназначавшаяся кораблям Черноморского флота донная мина, открыв счет первым невинным жертвам Великой Отечественной в Севастополе.

Мужа-большевика Эстер потеряла гораздо раньше, и вот теперь двое ее сыновей ушли на фронт. Одного из них она больше никогда не увидит. В первом и повторном послевоенном извещении в ответ на запросы коротко напишут: «Пропал без вести 3 июля 1942 года». Спустя семьдесят лет после указанного дня, вписанного в военную хронику города кровью и слезами, имя участника обороны Севастополя 1941 – 1942 гг., младшего лейтенанта Иосифа Габая, в числе сотен других увековечится в Пантеоне Памяти, на территории музейного историко-мемориального комплекса Героическим защитникам Севастополя «35-я Береговая батарея». Ни мать, ни сестра, ни старший брат к тому времени об этом уже не узнают.

Enlarge

Ее самой не станет в 1955-м. В отличие от сына, Эстер Габай не пропадет без вести, не погибнет, а вновь возвратится в родной город вскоре после его освобождения в ходе Крымской стратегической наступательной операции советских войск, вместе с которыми весной сорок четвертого вернется сюда и ее «маленькая Белла» – участник войны, труженик тыла. Однако о том, что здесь жила и почила некогда уважаемая продолжательница старинного караимского рода, последняя в семье носительница почти утраченного малочисленным народом языка и древних традиций, никто и нигде сегодня не узнает. Могилу Габай уже десятки лет не могут найти даже близкие родственники.

Но она точно здесь. Где-то здесь. В десяти минутах неспешной ходьбы от центра, на территории памятника истории регионального значения – старом караимском кладбище. Среди развалин, похожих на полусгнившие пни зубов, воткнутых в землю прожорливым забвением и застрявших в ней где-то вне времени. Среди разбитых надгробий с оторванными мраморными табличками, истерзанных плит и оскверненных склепов. За метровой высоты забором, усталым свидетелем многих кощунств и ненастий, объявшим остатки памяти небережно, обреченно. В окружении шумных дорог, домов, учебных заведений, беленьких новостроек, разноцветных АЗС и мигающих вывесками магазинов – зазывающих, ждущих, будто насмехаясь, наперебой предлагающих модный гипсовый лепной декор, спортивный инвентарь, свежее мясо и все для ремонта.

Ничего не предлагают и ничего, кроме майского солнца, не ждут здесь только маки. Как и тогда, в далеком 1944-м, минуя пласты жизни и смерти, они пробиваются весной сквозь грунт и, кажется, сквозь камни, где придется, только бы навстречу теплу и свету. По иронии судьбы именно маки, однажды и навсегда запомнившиеся неуместной своей непосредственностью и скорбной символичностью на фоне истерзанного, обескровленного города, много весен подряд будут встречать тут Беллу. Она будет приходить, пока сможет, часто приводя с собой совсем юную еще сироту – взятую под опеку племянницу Вику, дочь старшего брата, рано лишившуюся матери, а потом и отца. Чтобы та знала. Чтобы помнила. И она помнит.

«Моя семья по отцовской линии жила в Крыму много лет, – рассказывает Виктория Алексеевна, – дальше прадеда я не знаю родословной, но и до него жили наши предки здесь – на Чуфут-Кале, потом расселялись. Папа окончил училище и уехал на Урал – его направили. Там поменял фамилию с Габай на Габаев: политика в те времена была особенная в этом отношении. Оттуда он призывался в армию, потом вернулся, женился. Я родилась уже в Екатеринбурге, теперешнем Свердловске. Мамы не стало, когда мне трех лет не было, а отец долго болел. Он ранение получил тяжелое в 44-м, под Сталинградом, и с ним – туберкулез. Потом давали путевки ему, и он приезжал сюда, в Крым, в санаторий, лечиться. Помню, говорил, что надо доработать еще два года, чтобы пенсию получать – он был начальником цеха на большом металлургическом заводе – и очень переживал, что если сляжет, нам жить будет не на что. Но сам не дожил. 43 года ему было. А мне 11. И я в чем была, так вот на тетушку и свалилась. Белла одна жила. Муж ее с фронта не вернулся, а больше замуж она не выходила. Так я и осталась с ней здесь, в Севастополе».

В этот раз мы впервые с ней повстречались, и одного вечера явно не хватало – нам много что было рассказать друг другу. Виктория Алексеевна ненадолго прерывает свой рассказ и, воспользовавшись паузой, я начинаю свой. Неумолимую гибель значимого для этой женщины места мне лично довелось наблюдать без малого сорок лет. Кроме того, и с ним самим, и с упомянутым ею домиком из тесаных камней, и с людьми, жившими в нем много времени спустя, меня связывает своя, особенная история. Неприятная, неловко ее вспоминать, но я все-таки отваживаюсь.

Когда-то в далеком раннепионерском детстве мы с подругой совершили скверный поступок. Поддавшись на увещевания соседских мальчишек, одолев суеверный страх и уколы совести, отправились однажды летним вечером играть в футбол. На кладбище. Звучит диковато, и выглядело это, конечно, не лучше. Забегая вперед, скажу, что после того случая было мне очень стыдно.

Оправдать нашу выходку и теперь – особенно теперь – довольно трудно. Разве что получится хоть как-то ее объяснить. Такого места, где можно было бы поиграть в футбол, как и в любые другие игры, требующие более-менее ровного пространства, достаточного для перемещения суматошной оравы детей, в округе нашей не было. Жилой район у подножия Рудольфовой горы – от балки, по сей день условно разделяющей Ленинский и Гагаринский районы, и до пресловутого кладбища – представлял собой отделенные друг от друга узкими и ухабистыми грунтовыми дорогами ряды щитовых домов, возведенных еще немецкими военнопленными по окончании Великой Отечественной. Город тогда только-только поднимался из руин, и ни о каких детских площадках и стадионах, никто, понятно, не задумывался Не задумались о них и позже, но это совсем другая история. Что до спортплощадок на территориях ближайших учебных заведений, то они были недоступными для чужаков и должным образом охранялись под бдительным оком сторожей так, что даже в выходные дни пробраться туда без последствий оказывалось невозможным.

Разрушенное землетрясениями и размытое аномальными ливнями еще в 20-х годах прошлого века, а спустя десятилетие, варварски разобранное в рамках кампании по сбору стратегического сырья, старое караимское кладбище в своей западной части по весне преображалось в большую солнечную поляну, которая с каждым годом, ближе к лету, становилась для местных оболтусов все заманчивее. Скрытые в тени деревьев памятники, окруженные оградками (из которых теперь сохранилась лишь одна), казались далекими и непричастными к образовавшемуся рядом пустырю. Захоронений здесь не производилось давно – с 1965 года. Место было тихое и не посещаемое: родственников почивших людей уже тогда в городе оставалось немного, и приходили они сюда несколько редких раз в году – чаще поздней весной и осенью, перед самыми холодами.

Мы никому тут не помешаем. Наверное, нам очень хотелось так думать. Но обитатели неказистой постройки из тесаных камней были явно другого мнения. Семья жила в этом доме, одним своим боком «подпиравшем» кладбищенский забор, уже несколько лет и за это, данное им право, присматривала за порядком на территории, вид на которую открывался практически из всех окон. Сейчас это место занимает часть автозаправочного комплекса, а раньше, как рассказывали старожилы, рядом с хижиной был и молельный дом. На личные средства их еще в начале XX века выстроил купец и меценат, караим Иосиф Бурназ.

На здании для отправления обрядов благодарные соотечественники из местной, тогда еще многочисленной караимской общины, установили две памятных доски с двуязычными надписями – на древнееврейском и русском. Спустя почти век, в конце 80-х, в ходе строительства автозаправочного комплекса, не станет ни этих построек, ни табличек из белого мрамора, датированных 1909-м годом: сразу после реставрации они пополнят фонды Музея героической обороны и освобождения Севастополя. Здесь же, на прежнем месте, теперь можно увидеть их копии: они на столбах, по обе стороны от входных ворот.

Из этих самых ворот в тот злополучный день и направилась к нам, носящимся и орущим, ничего вокруг не замечавшим в пылу игры, возмущенная женщина. Вытирая на ходу одну руку об передник, а другой потрясая в воздухе кулаком, супруга смотрителя стремительно пересекла ту часть погоста, что казалась нам такой далекой, и, увидев ее, все тут же бросились врассыпную, один за другим ловко перепархивая через невысокий, выложенный из бута, стократно залатанный и местами уже снова дырявый забор.

Почему-то мне тогда стало стыдно убегать. Только не убегать, лучше уж сквозь землю провалиться. В те показавшиеся бесконечными секунды, со звоном проносившиеся в ушах, сакральный смысл такой возможности в этом не самом удачном месте даже не успел ужаснуть. Подруга осталась со мной, а женщина все приближалась. Когда черты ее лица, как и узор на платье, можно было отчетливо разглядеть, я опустила глаза. Чувство всепоглощающего стыда сменилось желанием получить по заслугам. Наклонив голову так низко, как только было возможно, я попыталась сказать что-то вроде: «Больше не будем, никогда раньше…», как вдруг прямо у меня под носом, подрагивая на грубой, натруженной ладони, появилось яблоко. И тихий голос сказал: «Вы приходите, если так уж хочется, если уж совсем негде больше. Только не кричите. И играйте там – ближе к забору. А вообще, конечно, – голос ее стал еще тише, – лучше бы им спокойно спать».

Подняв голову, я посмотрела на женщину, потом обернулась на подругу и за ее спиной вдруг увидела свою бабушку. Решительным и на удивление быстрым для ее больных ног шагом, она уже пересекала дорогу, отделявшую жилой массив от кладбища, и направлялась прямо к нам, точнее, к тому разбитому в заборе месту, через которое мы без труда перемахнули на погост. Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: яблока она не предложит. Стоит ли говорить, что больше нога моя не ступала на эту землю. До недавнего времени.

Майский воздух пахнет свежескошенной травой. Ступать по такой земле в другом месте и при иных обстоятельствах было бы гораздо приятнее босиком, но не здесь. «Там уже все перегнило, и опасности нет никакой, только вот крысы. Да что крысы – змеи. Если пойдете, будьте осторожнее», – вспоминаю совет заведующей городскими кладбищами Севастопольского комбината благоустройства (СКБ) Ларисы Королевой, с которой накануне повстречалась, и теперь стараюсь ему следовать. Готовясь, предусмотрительно выбрала обувь покрепче и поудобнее, и все же в тех местах, где захоронения произведены особенно близко, а могилы сильно разрушены, передвигаться без риска вывихнуть ногу удается с трудом.

«Один из немногих национальных некрополей ХIХ-ХХ веков, типичный образец кладбищенской архитектуры. Общая площадь: 1, 3 Га. 715 могил, 15 типов надгробий». Скудная информация об этом памятнике истории регионального значения многократно копируется из старых источников и не меняется годами, давно не соответствуя действительности. Уже с первого взгляда понятно, что насчитать тут упомянутое число типов вряд ли удастся, как и увидеть хотя бы половину задокументированных мест захоронений.

Многие памятники выполнены из крымбальского камня, мраморовидного известняка и бетона. Есть надписи, выполненные арамейским шрифтом на двух языках – русском и древнееврейском. Из наиболее сохранившихся – традиционные для кладбищенской архитектуры того времени «саркофаги» и так называемые «бешика», или «колыбели», их еще называют «седла». Знающие люди связывают происхождение названия с древним поверьем, согласно которому на могилу воина-всадника полагалось класть седло его верного коня.

Есть несколько высоких памятников из лабрадорита. Такие, внушительные, из дорогих и долговечных материалов, устанавливались на могилах именитых и респектабельных граждан. Ни один полностью не сохранился: у каждого не хватает «верхушки» – шара или своеобразного купола, формой напоминающего элемент фигуры шахматного слона, – но они точно были, я это помню. Местами можно увидеть остатки оригинальных скульптурных форм, например, имитирующих ствол дерева. Все они разрушены. Удручающее впечатление усиливает хорошо видный от главной проезжей части, что проходит в двух десятках метров от погоста, полуразрушенный склеп, расположенный ярусом выше – на таком же запущенном древнееврейском кладбище, которое часто ошибочно принимают за продолжение караимского и наоборот.

Несколько лет назад в тесной близости с дальней оградой этого общего города усопших стал решительно подниматься над землей трехэтажный особняк. Единственное, чем могла я объяснить покупку здесь участка под строительство, это, вне всякого сомнения, открывавшийся сверху красивейший вид на море и Свято-Владимирский собор на Херсонесе. Впрочем, спорный, как по мне, бонус, учитывая основной объект пейзажа. С большей фантазией рассуждала моя, тогда еще совсем маленькая, дочь. Впервые увидев большое, только оштукатуренное серое здание с яркой черепичной крышей и калиткой, ведущей из двора прямиком на кладбище, она, не без страха, искренне восхитилась, сказав, что теперь точно знает, где находится пресловутое «за тридевять земель» и дом Бабы Яги. Спустя некоторое время стало ясно, что дом этот и не дом вовсе, а самая что ни на есть крепость. Так тут теперь и написано. А если серьезно, то выяснилось, что отель. Для ценителей средиземноморского стиля. Судя по всему, не только его одного.

За последние больше чем двадцать лет пустырь тут существенно разросся. Десятилетиями на нем выпасали коров, коз и лошадей предприимчивые хозяйственники, устраивали пикники не озабоченные мыслями о сакральных смыслах завсегдатаи винно-водочных отделов ближайших магазинов. «Охраны нет ни на одном кладбище, в том числе тут. Капремонтом памятников мы не занимаемся: никто на это денег никогда не выделял и не выделяет. На нас только санитарное состояние. Ну и что это бельмо стоит? Давно пришло время подумать о том, чтобы территорию благоустроить. Рассадник бомжей, и больше ничего», – вспомнились слова сотрудницы СКБ. Направляюсь от ворот к остановке общественного транспорта, откуда как на ладони открывается масштабная перспектива. И вдруг, будто в подтверждение мыслей, слышу за спиной:

– Сорок лет здесь живу – никто и пальцем не прикасался. Люди ездят, ходят, видят все. Стыдно. Или прибрали бы его, или убрали бы совсем.

Он назвался Григорием Терентьевичем и еще долго качал головой и охал, удаляясь под звон нехитрого содержимого старой авоськи. Я смотрела ему вслед и думала: наверное, именно так, в теплице многолетнего бездействия со стороны тех, в чьих силах хоть что-то менять, и создаются благодатные условия для щедрого урожая равнодушия. Собственно, уже сегодня мало кто из горожан, особенно молодых, и не говоря уже о людях приезжих, может сказать, что это за место, в чем его значимость, да и вообще, кто такие караимы.

– Кто такие караимы? Да это крымские евреи. Нельзя сказать, что я обижаюсь, когда слышу такое. Хотя, не буду лукавить, конечно, печально осознавать, что люди крайне мало знают о нас.

Седой худощавый мужчина с благородными чертами лица часто курит и рассеянно погладывает вдаль. Вот уже двадцать лет председатель Севастопольского караимского общества «Фидан» Евгений Григорьевич Баккал вместе со сподвижниками не устает делать значительные как для общественника вклады в возрождение и сохранение культуры, традиций и языка одного из древнейших и почти забытых теперь народов Крыма.

«Лашон кедар» или  «язык кочевников» – так старые караимы называют разговорную форму родного языка. Он очень схож с крымскотатарским. Сегодня его носителей в живых остались единицы. Языком же «учености» в национальной среде до конца 19 века оставался иврит. Однако исповедующие караимизм отрицают авторитет Талмуда, объясняет мой собеседник.

– В основе учения караимов лежит Ветхий Завет в его изначальном писании и с его базовыми принципами. Никаких толкований слова божьего мы не приемлем. Там и без этого все понятно: люби Бога и ближнего своего.

Слово מקרא– «Микра» (Св. Писание или Ветхий Завет Библии) – единственная для караимов священная книга – происходит от гебрайского (древнееврейского) корня קרא– «читать». С ним же связана этимология слова, ставшего названием караимского народа. Образованное от глагола причастие «читающий» – קראי (карай) – во множественном числе, «читающие», приобретает форму קראים (караим). Так что, упоминая об одном человеке, правильнее говорить не караим, а «карай», тогда как о нескольких – «караим», а не караимы.

Так уж сложилось – и это объясняется давними традициями словообразования, – что, войдя в русский и некоторые другие европейские языки, заимствованные древнееврейские слова в форме множественного числа в новой среде приобретают число единственное. Примеры такой трансформации часто связаны с Библией. Так, например, слово «херувим» на иврите означает не одного, а нескольких крылатых небесных существ.

Но мы продолжаем говорить так, как привыкли уже не одно столетие.

Согласно одной из двух наиболее известных теорий, караимы – это евреи, некогда покинувшие по религиозным и политическим соображениям территорию нынешнего Ирака. Согласно другой – потомки древних хазар, половцев и прочих кочевых тюркских народов, с раннего средневековья проживавших в Крыму и в «околокрымских землях». Евгений Баккал убежден: правда на стороне приверженцев второй точки зрения, и тому есть множество документальных подтверждений.

– Этнические караимы относятся к тюркской группе. У нас в Крыму есть три коренных народа, близких по этногенезу: крымские татары, крымчаки и караимы. Близкие, я имею в виду, по традициям, культуре, обрядам, но разные по вероисповеданию. Татары исповедуют мусульманство, крымчаки – иудаизм, караимы – караимизм. К иудаизму наша вера имеет косвенное отношение.

Наша первая с Евгением Баккалом беседа состоялась весной 2014 года. То есть как раз тогда, когда с возвращением Крыма в состав России он сам и его соплеменники связывали много надежд.

– Учебник математики на караимском языке печатать не будут. Можно обижаться или нет, но надо признать: это бессмысленная задача, это просто не нужно. А вот сохранить язык для будущих поколений крайне необходимо. И сохранить кладбище наших предков. Это наша память, наша история, и она гибнет. Я очень надеюсь, что новые российские власти Севастополя станут первыми со времен империи, кто поможет спасти для потомков и в достойном виде сохранить для города объекты нашей истории и архитектуры.

Вопрос о появлении караимов в Крыму долгое время был, да и сегодня остается, предметом дискуссий. Градус споров в высоких научных кругах сильно вырос после присоединения Крыма к Российской империи в 1783 году. Изучением происхождения, психологии, быта и религии крымских караимов в царской России занималась Высочайшая правительственная комиссия, выводы которой, основанные на исследованиях уважаемых ученых, в том числе из караимской среды, нашли отражение в довольно гуманных к этому народу законах.

Так, например, на караимов не распространялись требования «черты оседлости», строго ограничивавшие территорию, в границах которой дозволялось в Крыму расселяться и торговать евреям. Соответствующий указ был подписан императрицей Екатериной II в 1791 году, и действие его не прекращалось 125 лет, вплоть до предреволюционных событий 1917 года.

Кроме того, в отличие от российских подданных иудейского вероисповедания, караимам разрешалось свободно приобретать земельную собственность, что позволило многим из них стать крупными землевладельцами и промышленниками, которые, ко всему прочему, имели от государства существенные налоговые послабления.

К концу XVIII – началу XIX вв. на фоне экономического подъема, а также вследствие массовой эмиграции татар в Турцию караимская община Крыма превратилась в одну из самых богатых и влиятельных этнических групп не только на полуострове, но и во всей империи.

Несмотря на свою привязанность к земле, караимы были не только хорошими хозяйственниками, но и отважными воинами в рядах царской армии. И хоть в 1827 указом императора Николая I были освобождены от обязательной воинской службы ввиду крайней своей малочисленности, шли воевать добровольно. Многие участвовали в обороне Севастополя в 1854 – 1855 в период Крымской войны.

Среди них севастопольцы – награжденный Георгиевским крестом за проявленные мужество и героизм Арслан Фуки, позже получивший звание почетного гражданина города, и городской голова Серафим Кефели, прозванный в народе «гражданским Нахимовым». Во время осады Севастополя медбратом у знаменитого врача, основоположника русской военно-полевой хирургии, профессора Николая Пирогова, служил здесь уроженец Евпатории Самуил Пампулов, по окончании войны ставший светским и духовным главой караимов России.

Именно после Крымской войны рядом с православным кладбищем на склоне Рудольфовой горы в Севастополе по решению городской думы появились еще три некрополя, национальных: иудейское (еврейское), мусульманское и караимское. Все они тогда располагались за городской чертой.

После революции 1917 года караимов, многие из которых были людьми известными и зажиточными, ждало раскулачивание и преследование. С каждым годом риски возрастали, а вместе с ними росло и число эмигрантов. Одним из них был представитель богатой и знатной караимской фамилии, общественно-политический деятель, член Государственной Думы Российской империи I и IV созывов, председатель Таврического земского собрания, инициатор создания Таврического университета в Симферополе и сооснователь первой публичной библиотеки в Феодосии, агроном-новатор и винодел Соломон Крым.

Последнее, что он увидел, навсегда покидая родину в 1919 году, была Севастопольская бухта, от которой отчалил увозивший его корабль французской эскадры. Как и многие, не рискнувшие остаться в то время в большевистском Крыму, он умер в эмиграции, так и не дождавшись возможности вернуться. Однако успев создать по другую сторону моря, во Франции, караимское общество, принять участие в издании там «Русского альманаха», написать книгу «Крымские легенды» и даже, продолжая любимое дело, получить звание «шевалье дю мери агриколь» за заслуги в развитии садоводства в Провансе.

Enlarge

Все в той же Франции, после эмиграции сюда, остался до конца своих дней бывший городской голова Евпатории, видный общественник и филантроп Семен Эзрович Дуван, стараниями которого в его родном городе были основаны театр, библиотека и многочисленные медицинские центры, а сам город-порт в 1915 году удостоился статуса Всероссийского курорта. Но что гораздо важнее: в том числе благодаря его усердию в местах компактного проживания караимов на территориях разных государств, оказавшихся в годы Второй мировой войны оккупированными войсками Вермахта (во Франции, Литве, Польше, а также СССР – в западных областях Украины и в Крыму) представителям этого этноса удалось избежать нещадного маховика, повсеместно губительного для евреев.

Интерес к тюркским народам, и в особенности крымско-караимской этнической группе, немецкие востоковеды проявляли задолго до этого – еще в 20-30-х годах прошлого века, о чем свидетельствовали многотомные научные труды, отчеты и очерки, основанные на исследованиях вопросов истории караимского народа, его антропологических особенностей и религии. Позже к работе были привлечены ведущие специалисты нацистской уже тогда Германии и других стран Европы, а также еврейские эксперты.

Только к концу 1938 года нееврейское происхождение караимского народа было впервые официально подтверждено соответствующим «указом» рейхсминистерства внутренних дел. Появлению документа во многом способствовали караимские общины, состоявшие преимущественно из российских эмигрантов. С петицией к рейхсминистерству обращалась инициативная группа бывших царских офицеров-караимов, проживавших на тот момент в Германии. По поручению французской общины сюда прибывал и упомянутый Семен Дуван, уже вначале 39-го года получивший на свое имя письменный ответ, в котором подтверждалось нераспространение расово-дискриминационных статей германского законодательства на караимов.

На момент начала масштабной, долгой и кровавой войны караимы были исключены из списка подлежащих уничтожению по национальному признаку, так гражданское население получало возможность быть освобожденными в случае задержания по предъявлению паспортов. Тем не менее еще несколько лет народ находился под пристальным вниманием Третьего рейха, а отдельные случаи истребления его представителей из числа мирных жителей наравне с евреями (а в Крыму и с приравненными к ним по этническим признакам крымчаками) имели место.

Окончательное заключение о тюркском происхождении караимов было сделано лишь в 1943 году и только после того, как, помимо единоверцев, в поддержку неоднократно выступили некоторые еврейские общества, крымские татары, а также иерархи католической и православной церквей, аргументированно объявившие о принципиальных отличиях караимского этноса и его религии.

При всем этом, не преследуемые как национальность, крымские караимы пережили трагедии Великой Отечественной войны наравне с другими народами, погибая на фронтах, умирая от болезней и голода, становясь жертвами облав оккупантов и жестоких расправ за поддержку и содействие советским войскам. Только за три дня января 1942 года за помощь, оказанную тактическому морскому десанту, предпринявшему попытку захвата позиций и отвлечения внимания врага от осажденного Севастополя, в Евпатории были расстреляны фашистами три тысячи человек – преимущественно женщины, старики и дети, в том числе более 100 караимов.

По данным Ассоциации крымских караимов, участниками боевых действий, сражавшихся в составе подразделений Красной армии, флота и авиации, а также в партизанских отрядах и подпольных организациях являлись более 800 человек из 5500 караимов, проживавших в Крыму на момент начала войны. Среди самых известных и почитаемых среди соплеменников – награжденный посмертно орденом Отечественной войны I степени красноармеец-артиллерист Давид Паша и военный моряк, командир эсминца «Гордый», капитан III ранга Евгений Ефет.

На старом караимском кладбище в Севастополе, кроме обычных могил, есть символические, так называемые кенотафы, сооруженные для того, чтобы каждый, кто хочет, мог прийти и почтить память пропавшего без вести или погибшего далеко от родных мест. Одна из таких – в память о шестнадцатилетнем бойце-партизане, ученике севастопольской школы № 2 Илье Юткевиче, положившем жизнь в 1941-м при защите Севастополя. На этом фото, сделанном в 2014 году, видно, что надписи тут едва читаемые. Теперь одной из табличек и вовсе нет.

Enlarge

– Нет, не подаст. Надо тебе – приди и возьми. Так говорят.

Евгений Баккал, с которым мы вновь повстречались спустя четыре года, говорит это уже на бегу – снова куда-то спешит. Недавно в «Севнаследии» он узнал, что в план работ по сохранению объектов культурного наследия на 2018 год караимское кладбище опять не попало. «Значит, – говорит, – что-то делаем не так, и у нас есть еще год, чтобы использовать его для дел».

Упомянутая им народная поговорка как руководство к действию нередко помогала караимам пережить и неурядицы, и настоящие трагедии. Вот и снова представляется повод ее вспомнить. Что до покаяния, то словесному раскаянию «чтецы» предпочитают добрые дела.

Одним из таких можно считать возрождение караимской общины в Севастополе, чего удалось добиться на исходе ХХ века, еще в бытность Крыма в составе Украины. В тот период вопрос о необходимости спасти национальный некрополь в Севастополе не раз поднимался в кабинетах городских властей. Терпеливые попытки привлечь к себе внимание однажды дали свои плоды: в 2002 году старому кладбищу наконец был присвоен статус памятника местного значения, а еще три года спустя совместно с районной администрацией община составила план реконструкции кладбища.

Следующим шагом должна была стать разработка проектно-сметной документации. В дальнейшей работе, где важной составляющей является соблюдения традиций, севастопольские караимы брали на себя разъяснительную часть: расшифровку надписей, поиск исторических корней и родственников захороненных, консультации по вопросам, связанным с капитальным ремонтом памятников и восстановлением могил, ориентированных особенным образом: «север – юг». Задумано и задокументировано было немало, но дальше подписей на бумагах, которые однажды затерялись в высоких кабинетах, дело и не пошло. Так, в ожидании чуда и бездействии, прошли еще 10 лет.

После вхождения полуострова вновь в состав России севастопольские караимы смогли начать хоть какую-то работу по сохранению национального культурного наследия, в том числе объектов старинной кладбищенской архитектуры. Подвижки стали возможными благодаря государственной поддержке – субсидиям, полученным из бюджета города в 2016 и 2018 годах по итогам конкурсов, которые община выигрывала дважды.

Однако при всей своей значимости к реальному положению дел эти победы имеют отношение исключительно виртуальное. В буквальном смысле слова. Единственное, на что сегодня хватает средств у караимов Севастополя – базовые работы, связанные с созданием и наполнением специализированного сайта. А именно – виртуального музея, в фонды которого, по задумке, должны войти оцифрованные уникальные документы, книги и фотографии, сберегающиеся в семьях, а также созданные с помощью специальной техники 3D-изображения в разной степени сохранившихся старинных надгробий.

Так что теперь одна из главных задач – успеть сфотографировать то, что осталось. В общине понимают: еще лет десять пассивного наблюдения, и виртуальные архивы могут стать единственной ценностью, оставшейся для потомков и исследователей.

«Выявлено 715 могил. Из них 310 обозначены только могильными холмиками. Оставшиеся 405 представлены 14 типами надгробий». Такие данные упоминаются в проектной документации, составленной специалистами московской компании ООО «АК-Проект», выполнявшей работы по паспортизации объекта культурного наследия в Севастополе в 2016 году.

Однако приведенные проектировщиками факты были актуальны 20 лет назад. И соответствуют ли они действительности сегодня, никто, как выяснилось, не проверял. Такой задачи у московских исполнителей работ просто не стояло в рамках этого госконтракта.

Львиную долю информации в документации, разработанной по заказу Управления охраны объектов культурного наследия города Севастополя, составили данные из архивов, библиографические и картографические материалы, а также результаты полевых исследований, проводившихся в 1990-х годах под руководством известного севастопольского историка и краеведа Владимира Шавшина. Обо всем этом он узнал почти два года спустя от меня, в телефонном разговоре, и был немало удивлен. «Могли бы, – сказал, – и сообщить. Ну да ладно».

Итогом визита столичных специалистов стала разработка двух проектов – предмета охраны и границ территории объекта. При этом ни фотофиксации каждого из имеющихся ныне памятников, ни их подробного описания, ни, тем более, перевода старинных текстов не производилось и, следовательно, не документировалось.

К слову, о надписях – это как раз то, что очень волнует сегодня караимов. Рядом с хорошо и относительно сохранившимися – такие, что едва читаемы, близки к исчезновению или вовсе стерты. Время уходит, а вместе с ним и возможность хоть что-то восстановить.

Надежды караимы не теряют, но и правде в глаза смотрят прямо. Большинству спонсоров такие темы неинтересны – это для них не та недвижимость, за которую стоит бороться. И хотя существует немало известных способов заинтересовать инвесторов, в Севастополе они пока не прижились по многим зависящим и не зависящим от него причинам. У города же, как утверждают столоначальники, на необходимые работы нет ни времени, ни средств. И ни караимской общине, ни чиновникам неизвестно, когда они будут.

Хотя табличка на входе до сей поры свидетельствует о принадлежности к объектам охраны другого государства, в 2017 году постановлением правительства Севастополя караимское национальное кладбище, после трехгодичного пребывания «в нигде», вошло, наконец, в перечень объектов культурного наследия регионального значения и было зарегистрировано в Едином государственном реестре ОКН народов Российской Федерации. Теперь де-юре ему никто и ничто не угрожает до тех пор, пока будет действителен обретенный статус, а с ним – защита государства.

Процедура изменения целевого назначения земли в таких местах российским законодательством предусмотрена, однако, сделать это практически невозможно – утверждает начальник Управления охраны объектов культурного наследия Севастополя («Севнаследие») Михаил Рязанцев, предвосхищая следующий вопрос о том, не станет ли нерасторопность, позволяющая окончательно разрушиться здесь всему, своеобразным инструментом борьбы за землю для тех, у кого на этот участок могут быть свои планы. И добавляет:

– Если это просто кладбище старое, которое не является памятником, то в принципе, какие-то действия возможны. Не знаю какие – выхожу за рамки своей компетенции – это пусть специалисты объяснят. Но для того чтобы исключить объект культурного наследия из реестра, помимо процедурных вопросов, нужно специальное постановление Правительства Российской Федерации. И до настоящего времени эту процедуру я не могу вспомнить, чтобы кто-то из субъектов прошел.

Но даже если это так, изменение или утрата материальных элементов объекта наследия вследствие разных причин, влечёт за собой снижение историко-культурной ценности вплоть до полной ее утраты. Об этом говорится в законодательстве, то же упоминается в проектной документации московских проектировщиков. И не случайно, ведь речь идет о прямом пути к лишению охранного статуса». На вопрос, верит ли он сам в то, что дело сдвинется с мертвой точки раньше, чем тут образуется пустырь, Михаил Сергеевич отвечает не задумываясь:

– Верить – это не то слово. Вопрос веры – это в храм, это религиозный вопрос. А здесь нужно смотреть законодательство, планировать. Нельзя делить объекты на более или менее значимые, но к некоторым приступили. Например, театр Луначарского, музей Крошицкого; объекты образования, объекты здравоохранения, знаю, будут реставрироваться – то есть те, которые сейчас нужны людям, куда люди приводят своих детей, куда ходят сами. Ну, наверное, нужно расставлять некоторые приоритеты. Я уверен, что дойдет и до объектов, которые у нас являются кладбищами.

Разработать надпись для новой таблички, информация на которой соответствовала бы действительности, в «Севнаследии» могут только в ответ на соответствующее обращение от учреждения, на балансе которого находится объект. Пока такого не приходило, да оно и не к спеху, говорит чиновник: заняться этим в рамках государственной программы развития культуры и туризма города можно будет в следующем, 2019 году. А пока не до табличек. Зато уже подлатан забор. На большее, к сожалению, рассчитывать не стоит.

– Мы тут в Севастополе, – говорит Михаил Сергеевич, – очень спешим. Имея за минусом «археологии» порядка 1000 объектов культурного наследия, хотим, чтобы все они за один день были отреставрированы, отремонтированы. Но всему свое время.

Но не всему свое место. И в этом вскоре после нашей беседы – и снова в мае – представилась возможность убедиться. А вместе с тем удостовериться в том, насколько оперативно, альтернативно и креативно могут решаться дела, если не озабочиваться ни верой, ни законодательством. Автор неизвестен.

На абсурдный продукт дизайнерской мысли смотрим вместе с инженером-реставратором, руководителем секции охраны культурного наследия РОО «Севастопольское общество охраны природы, прав человека и исторического наследия» Анатолием Пряшниковым. Коренной севастополец, внук инженера-конструктора, участвовавшего в проектировании послевоенного Севастополя в середине прошлого века, он сам уже много лет занимается не только строительством нового, но и возрождением старого. В числе объектов, реставрацией которых занималось возглавляемое им предприятие, – знаменитые далеко за пределами города «Панорама обороны Севастополя» и «Диорама штурма Сапун-горы 7 мая 1944г. «, «Графская пристань» и «Оборонительная башня» на Малаховом кургане. О том, с какими затратами и усилиями сопряжены работы на охранных объектах, мой нынешний спутник знает не понаслышке.

После непродолжительного исследования Анатолий заключает, что планировка кладбища существенно нарушена. Больше половины захоронений из числа указанных в проектных документах с точки зрения возможности их дальнейшей идентификации утрачены безнадежно. А стоимость реставрации оставшихся надгробий будет весьма существенно отличаться в зависимости от состояния, материала, геометрии, наличия надписей и прочих характеристик каждого. Разброс при этом может достигать нескольких миллионов рублей. И все же сохранить имеющееся пока еще реально, если действовать сразу в нескольких направлениях.

После того, как нашла в списках погибших здесь своего дядю, на территории музея «35-я береговая батарея» Виктория Габаева часто бывает с детьми и внуками.

С ними же приезжает и сюда, к бабушке, уже без надежды найти место, где особенно хотелось бы задержаться. Приезжает не ради мертвых – ради живых.

Enlarge

Текст: Анна Петрова

Фото: Валерия Золотарева, Анна Петрова

Съемка: Валерия Золотарева, Александр Петров

Видеомонтаж: Анна Петрова, Александр Устич

Программирование и дизайн: Андрей Лешов