Двойной удар

Последние минуты затянувшегося разговора мне не по себе. Хочется исчезнуть из этой комнаты, молчаливой свидетельницы стольких печалей. 

«Мы постараемся сделать все, что в наших силах», – говорю, прощаясь, и тут же поспешно отодвигаюсь от собеседницы, всем телом подавшейся вперед от спинки старенького кресла в попытке поймать и поцеловать мои руки. 

– Пожалуйста. Пожалуйста, сделайте. Спа... – успевает она выдавить, но усилившийся от волнения спазм не дает договорить. 

Потерянный и беспомощный взгляд бесцельно скользнул по моему лицу и резко остановился, будто зацепившись. Понимаю, что даже появись такая возможность – бесследно телепортироваться, этим шансом я бы не воспользовалась. 

– Лида, успокойся! – вмешивается Татьяна – сидящая у стены напротив соседка, а по совместительству нянька-сиделка, медсестра и психотерапевт. – Что это ты надумала? 

Дрожь в ногах и руках переходит в судороги, лицо Лидии Ивановны искажается. Несколько мгновений, и женщина бессильно опускается вглубь кресла, поднимает глаза и смущенно улыбается. За прошедшие два часа ее состояние, на моих глазах проходя подобным образом все этапы, меняется трижды. 

– Это нормально. Уже легче. Так всегда еще несколько дней после приступа. Первое время вообще не встает, не ест, ничего не соображает. Ну, как-то справляемся. А вот, когда сам приступ случается... Я ее, бывает, не могу удержать – сажусь прямо сверху, пока «Скорая» не приедет. Тогда магнезию ей колют, еще что-то. Они уже нас хорошо знают... Только как Анька тут появится, так ей опять хуже. Змея. Уже больше года Лида ей дверь не открывает. Замки поменяла. И все равно, как заслышит у двери возню, так сразу ее в дрожь. Мне звонит – плачет... И без того хорошо не было, а теперь и подавно.

Свидетельство о рождении, оформленное на двух языках – татарском и русском, едва не рассыпается в моих руках. Осторожно разворачиваю: «Гражданка Бондарчук Лидия Ивановна. 3 января 1944 года рождения. Крымская АССР. Совхоз Красные Ерчи». 

Фото: Анна Петрова

Севастополь станет для нее второй родиной. Эффектная девушка с восточными чертами лица выйдет замуж за морского офицера, с которым вырастит двоих сыновей. Каждый раз покидая трехкомнатную квартиру, полученную после кочевой жизни по гарнизонам в разных регионах большой страны, своей эффектной внешностью и нарядами, подобранными со вкусом, она будет обращать на себя взгляды соседей и случайных прохожих. Один за другим будут появляться новые друзья семьи, будут рождаться и реализовываться планы. Все это останется в другой жизни. 

Лидии Бондарчук семьдесят два. Она одинока и больна. Уже много лет ее не покидает лишь один верный спутник – диагноз «липома головного мозга» – заболевание, унаследованное от матери. Развитие опухоли сопровождается частыми эпилептическими приступами, перенести которые становится все труднее. Как ей самой, так и Татьяне.

Татьяну Лысенко, соседку из квартиры напротив, можно было бы назвать «ангелом-хранителем». Если бы не дача. Ангелы ведь на дачи не ездят. А она, как и полагается, – весной и летом – нередко. Подкопать и полить заботливо посаженные грядки пенсионерка отправится и в тот злополучный день. По возвращении «беднягу Лиду» она обнаружит в жутком состоянии.

– Губа рассечена – ее зашивали потом, под глазом синяк, локти сбиты, коленки сбиты. Анька потом мне крестилась-божилась, что пальцем ее не трогала, и что та, мол, сама упала. Но я знаю другое: и врач «Скорой помощи», которую я вызвала, и медики, которые оформляли Лиду в отделение нейрохирургии в 1-ой городской больнице, одно и то же тогда сказали: «Здесь явные побои»... Четыре года прошло, но я все помню.

– Я в тот день на диване лежала. А она дверь открыла, прошла в комнату и полезла в ящик, в тумбочку, там документы были. А я встать не могу: мне плохо еще было после приступа. Попыталась приподняться, остановить ее. «Не лезь, – говорю, не трогай». Но она оттолкнула меня и прошла. Потом собралась уходить, и я ей говорю: «Ну, вызови хоть «Скорую!»». А она мне: «Дождешься». 

Эту короткую печальную историю Лидия Ивановна повторит мне неоднократно. И каждый раз с таким чувством, будто как раз об этом, самом главном, она и забыла упомянуть. Все время разговора оглядывается, будто беспокоясь, что нас могут услышать те, кому знать об этой встрече не нужно. 

Фото: Анна Петрова

Не так давно она, наконец, в полной мере осознала, что квартира, в которую переехала 13 лет назад после очередной, но не последней утраты – смерти старшего сына, больше ей не принадлежит. 

Вечера на Хуторе и дневной дозор

Все началось в 2011 году, когда Лидия Бондарчук, давно стоявшая на учете из-за своего заболевания, была направлена на лечение – по рекомендации врача, курировавшего больную, соседка Татьяна определила ее в одно из платных тогда отделений психиатрической больницы в районе Хутора Пятницкого. Здесь, рассказывают мне, и состоялось судьбоносное знакомство. 

После выписки женщины обменялись телефонами, и весь следующий год выдался богатым на визиты Анны Никандровны Зыкиной в квартиру своей новой приятельницы. Вызвавшись помогать ей, больной и одинокой, она приходила убрать и приготовить еду, оплачивала счета ЖКХ, подолгу беседовала с хозяйкой о жизни, о здоровье, жалела и поддерживала. 

Лидия Ивановна и сама признается: на какое-то время Зыкиной практически удалось вытеснить из ее жизни давнюю приятельницу. Почти, но та не сдавалась. Татьяна продолжала навещать «счастливую от переизбытка внимания Лиду», наблюдала за Анной и ее родственниками, которые, говорит, тоже сюда зачастили. 

Тот год после лечения в психиатрической больнице запомнится прежней хозяйке скромной квартиры госпитализацией с телесными повреждениями, в том числе насильственного характера. А, едва придя в себя, она подпишет документы, согласно которым откажется от права собственности на жилье в пользу своей некогда соседки по палате. 

Вспоминая обо всем, Татьяна то и дело разводит руками и бессильно опускает их, хлопая по больным ногам. 

– Это 2012 год уже был. Тепло еще стояло, летом, вроде. Лиду тогда выписали, месяц не прошел, и тут опять у нее приступ. А спустя еще несколько дней гляжу – Анька к ней идет со своей невесткой. Их все наши в доме уже знают. Я тогда у подъезда с внучкой гуляла. Смотрю – выходят уже из дома втроем. Лида в халате своем рябом, в шляпу наряжена. А ноги еле волочит – те ее ведут, тащат просто. Остановятся все вместе, постоят и опять идут. Сперва хотела окликнуть, да не стала. Думаю, может, в больницу пошли, чего лишний раз навязываться – она ведь со мной тогда меньше общаться стала. Прошло с полчаса, может, чуть больше – тянут ее обратно. Какая уж тут больница. Спрашиваю ее потом, куда это ты ходила? А она: «Водили меня к нотариусу что ли, не знаю. Что-то надо было подписать». И что же ты, говорю, подписывала? – «Не знаю». 

– Я не открывала им двери, они сами зашли. Сказали, надо собираться. Под руки взяли меня, повели, – по моей просьбе Лидия Ивановна пытается вспомнить подробности того дня. Получается с трудом. Из памяти всплывают лишь отдельные, правда, весьма красноречивые детали. – Привели они меня туда и говорят: «Расписывайся». А я руку не могла держать хорошо, чтобы ручкой водить. Тогда они помогли: взяли мою руку и какую-то каракулю сделали. Через несколько дней мне получше стало, и я пошла туда, в ту контору, стала спрашивать, что подписывала. Мне сказали: «Все нормально, не переживайте».

– Конечно, чего переживать! – резюмирует Татьяна. – До меня позже дошло: незадолго до всего этого Анька приходила ко мне и спрашивала за жировки, вроде как нервничала. «Надо бы, – говорила, – все заплатить». А спустя какое-то время новые счета пришли, да только уже не на Бондарчук, а на Зыкину. Быстро она это дело обставила. А то, что «они сами зашли» – неудивительно. Лида, похоже, ключ от квартиры отдала. Не знаю. А, может, дубликат сделан был. Что уже тут гадать. 

В милицию, говорит Татьяна, уже обращались года полтора назад. «За недостатком фактов...» – дальше формулировку она не помнит. А документа не сохранилось. Как и многих других. 

– На квартиру документов никаких нет. Дважды паспорт Лидкин исчезал – восстанавливали. Сначала украинский, потом российский. СНИЛС пропадал. Удивительно вообще, что хоть какие-то медицинские справки остались целы – мало: результаты компьютерной томографии, выписка из истории болезни, еще кое-что. С прошлой весны невестка Анькина здесь не появляется – как-то дочь моя все, что думала, ей сказала. А саму Аньку я прошлой осенью на рынке встретила. Спрашиваю: «Ты что же, на себя квартиру переписала? Хоть бы опекунство оформила, да смотрела за ней, как положено». Она вспылила тогда: «А что ты так удивляешься? Она сама мне ее подарила. Тебе же предлагала – ты не захотела». Это правда. Лида предлагала мне. Давно еще говорила: «Давай ты за мной будешь ухаживать, а я тебе отпишу все. Я сказала, что мне не надо ничего. Ты, говорю, еще молодая – живи. Мне и сейчас ничего не нужно. Мерзко, что все так вышло.

Визиты и звонки новой хозяйки, требующей покинуть жилье, доводят Лидию Ивановну до приступов страха и паники. Последний раз, рассказывает она, Анна Зыкина звонила за несколько дней до нашей беседы.  

Нелирическое отступление

То, что подобного рода заявления от бывшей приятельницы в принципе могли поступать, выглядело странным. Согласно договору, за дарительницей – а именно договор дарения был заключен между Лидией Бондарчук и Анной Зыкиной – за бывшей хозяйкой «сохраняется право пожизненного бесплатного проживания, регистрации и пользования квартирой».

Сделка была осуществлена в присутствии частного нотариуса 9 августа 2012 года, о чем свидетельствовала копия документа, полученная в нотариальной конторе в ходе журналистского расследования. Удалось выяснить и еще кое-что: в архиве «Скорой помощи» в длинном списке вызовов по адресу проживания Лидии Бондарчук за 2012 год ближайшей к сделке датой значится 29 июля. Возможно, это и был тот самый день приступа, о котором упоминала Татьяна? Спустя 10 дней своими подписями участники сделки заверят среди прочего и вот эти утверждения:

«Дарительница и одаренная в присутствии нотариуса утверждают, что они не страдают на момент заключения договора заболеваниями, которые препятствовали бы осознанию его сути». «Они не ограничены в праве заключать сделки». «Они не признаны в установленном порядке недееспособными (полностью или частично)».

Стандартные на первый взгляд формулировки при других обстоятельствах могли бы, оставаясь формальностью, не обращать на себя внимания. Но было ли все так на самом деле в данном случае? Существовало ли документальное медицинское подтверждение тому, что утверждалось сторонами устно перед заключением сделки? Была ли Лидия Бондарчук сделкоспособной на тот момент, как и в другие периоды после приступов? Способен ли был нотариус в тот день разглядеть в плохо передвигающемся, странно говорящем и с трудом выводящем свою подпись на бумаге человеке пациента с психическим заболеванием?

По заявлению редакции «МостЪpress» поиск исчерпывающих ответов на эти и другие вопросы, организованный силами специалистов Следственного отдела по Ленинскому району СУ СК РФ в Севастополе, начнется, как хочется верить, вскоре после публикации данной статьи.

Но, прежде чем подключать «тяжелую артиллерию», я просто обязана была еще кое в чем разобраться сама.

Бабушки надвое сказали

Невысокая, просто одетая женщина лет восьмидесяти время от времени прерывисто и тяжело вздыхает, прикасаясь чуть согнутой ладонью то к голове, то к груди. Волей-неволей ощущаю себя виновницей ее явно скакнувшего давления и испорченного вечера.

– Ну, и кому вы теперь будете верить?!

– Я всех слушаю. Никому не могу верить.

– А что же вы теперь будете писать?

– То, что видела и слышала. То, что рассказали мне в квартире, и то, что говорите вы.

– И что вы обо мне напишите? А, факты просто?

– Факты, конечно. Будет ваша история и ваше видение. Я вас поставила в известность, и очень благодарна, что вы мне уделили время. Думала, может, откажетесь со мной говорить совсем. А, может, хоть что-то объясните.

– Нет, а чего? Я говорю то, что есть.

«То, что есть», по версии Анны Зыкиной, оказалось тем, чего не было в рассказах моих первых собеседников. В такой ситуации ближе к середине разговора, длившегося чуть меньше часа, выстроить для себя хоть сколько-нибудь стройную картину происходящего мне показалось едва ли не утопией... Показалось.

Видимо, считывая откровенно написанные на моем лице недоумение, заинтересованность и искреннюю готовность понять, Анна Никандровна позволяет себе небольшие отступления, ненавязчиво посвящая в маленькие семейные тайны, не всегда относящиеся к теме. Рассеянно рассказывает о своей молодости, муже, дочери и сыне. К слову, о сыне. Ни в какую квартиру, по ее словам, он вселяться не собирался и не собирается, так как большую часть времени работает не в городе.

– Ой, бессовестная! Почему она лжет? И Таня лжет. Может, я и сказала когда, что сын приедет, он там прописан, но ведь я не сказала, что я выгоню ее! Я ему даже говорила, давай, что ли ремонт там сделаем и, может, ты будешь в одной с ней комнате жить. Но он сказал, что не собирается туда заезжать. У нас такого нет даже и в мыслях, чтобы ее выгнать. Да и как я ее выгоню, если в договоре написано, что она будет жить там до конца жизни. Сами подумайте? Если бы мы обмануть хотели, то уже давно бы это сделали.

Анна Никандровна хорошо помнит, как долго ей приходилось ухаживать за больной Бондарчук. Как довелось помучиться с лежачей. И как та с благодарностью предложила ей однажды переоформить на себя квартиру, сказав, что соседка на такое предложение ответила отказом.

При этом она совершенно не могла вспомнить, где они с Лидией Ивановной познакомились. Озвученное мной предположение о том, что их первая встреча могла состояться в лечебном учреждении, например, в одном из отделений психиатрической больницы, женщина категорически отвергла.

– Да я уже и забыла. Не знаю, где мы познакомились... Как-то стали близко. Я к ней ... она все-таки одна. Хотя нет, или в больнице мы с ней лежали? По-моему, да, на Ерошенко, в эндокринологии.

Анна Никандровна также не смогла припомнить ни одного приступа Лидии Ивановны, свидетельницей которого была бы. За исключением, разве что, случаев, когда, как она утверждала, бывшая подопечная нарочно имитировала дрожание рук и ног и общее плохое самочувствие, едва заслышав звонок в дверь врачей «Скорой помощи», приезжавших на вызов. 

Это показалось мне по меньшей мере странным: оригиналы некоторых медицинских заключений и выписки из истории болезни Бондарчук за 2011-й и 2012-й год, свидетельствовавшие об обратном, я лично держала в руках несколько дней назад. 

Но все самое удивительное ждало впереди.

К концу беседы выяснилось, что Анне Никандровне ничего не было известно о том, что и на момент их знакомства, и после него Л. И. Бондарчук состояла на учете у психиатра в связи с болезнью и проходила курсы лечения. Абсолютно ничего не известно.

– Я и не думала никогда. Она была совсем нормальная. Ну, давление, что еще там было. Я даже эту болячку ее ... и не представляла, что она такая есть. Не знала, что такое липома эта. Что она в психбольнице на учете стояла – не знала. При мне у нее никогда не было никаких припадков. Если бы я видела эти припадки! Она нормальная была. У меня и справка есть.

В подтверждение своих слов Анна Никандровна показала мне копию документа за подписью врача-психиатра. Оригинал, сказала она, остался у нотариуса. Справка со штампом Севастопольской городской психиатрической больницы (диспансерное отделение на ул. Маршала Геловани, 24) – того самого медучреждения, где Л. И. Бондарчук долгое время состояла на учете –  содержала конфиденциальную информацию: запрещенные для разглашения и передачи сведения о состоянии пациентки. Ничего о том, состоит или не состоит она на учете, не сообщалось. Как и о том, что она психически здорова. 

Вспоминая рассказы свидетелей и самой Лидии Бондарчук об обстоятельствах заключения сделки, и глядя на бумагу, которую еще минуту назад гостеприимная хозяйка протянула сама, а теперь аккуратно, но раздраженно спешила извлечь из моих рук, я невольно задумалась о сакральном смысле самого факта предоставления нотариусу этого медицинского документа. Он как будто сводился к одному: "Не верь глазам своим". Датой выдачи справки значился день подписания договора дарения недвижимости – 9 августа 2012 года. 

Анна Зыкина подтвердила, что уже больше года не может попасть в квартиру – ее ей не открывают. Теперь единственным поводом появляться там, где визитам не рады, остается необходимость забирать квитанции для оплаты услуг ЖКХ, которые по-прежнему доставляются в почтовый ящик по адресу. Впрочем, остальное – состояние здоровья и условия проживания здесь прежней хозяйки – и не должно заботить нынешнюю владелицу. Разве что из моральных соображений.

Ведь согласно договору дарения, который по природе своей является безвозмездным, осуществленная сделка не предполагает каких-либо обязательств одаренной стороны перед дарящей, кроме выполнения единственного обременяющего условия – предоставления права пожизненного бесплатного проживания.

Ни на уход при возникновении такой необходимости, ни на обеспечение лекарствами, ни на какую бы то ни было другую социальную или, тем более, финансовую помощь от принявшей дар стороны Лидия Ивановна рассчитывать не могла и не может. Для этого существуют другие виды сделок. Например, договор пожизненной ренты и договор пожизненного содержания с иждивением. Понимала ли это одаренная? Осознавала ли это дарительница, подписывая бумаги?

Если верить тому, чего не вырубишь топором, то да. Мне стало интересно, чему в таких ситуациях должен верить нотариус.

«Исправленному верить» 

– Вы же понимаете, не будет же нотариус каждый раз при заключении сделок требовать у всех справки о здоровье. Нет, ну, вы сами подумайте? Да он и права такого не имеет. Скорее всего, мы вам как-то так и ответим.

Вежливая методист, приветливо встретившая меня, спустя несколько минут неожиданно стала предельно серьезной и даже немного нервной, откровенно торопясь закончить разговор: дела, много дел. Буквально сразу после того, как наш еще не успевший толком начаться разговор был прерван – радушную собеседницу вызвали в кабинет напротив. Дверь, за которой исчезла девушка, до этого настежь открытая, обнажая табличку, гулко захлопнулась, пугая слабое эхо по коридору, и будто стараясь как можно яснее обозначить реальное расстояние, отделявшее меня от здешнего президента. 

За последние годы жизни Севастополя в правовом поле России некоторые частные нотариальные конторы, действовавшие в бытность украинских реалий, прекратили существование по разным причинам. Тех же специалистов, кто захотел и смог продолжить практику на старом месте в новой системе координат (сегодня таких семьдесят, включая причастную к изучаемой сделке особу) на условиях обязательного членства сплотило городское профессиональное объединение – Нотариальная палата. Именно к ее руководству и было решено обратиться.

Обмен сведениями пришлось производить в эпистолярном жанре – времени на интервью у сотрудников НПГС, к сожалению, не нашлось. На просьбу посодействовать откликнулась лично президент Нотариальной палаты Севастополя Ольга Николаевна Каленкович. По крайней мере, официальный ответ на редакционный запрос о предоставлении информации завершала именно ее подпись. Возможно, некоторые вопросы показались некорректными, неграмотно поставленными, сложными, или, наоборот, простыми и не требующими ответов. А, может, все дело в обстановке в городе, сотрясавшемся в те дни от перемен так, что руководству многих учреждений и организаций разных форм собственности было не до общения на «отвлеченные темы», и уж тем более с журналистами. Так или иначе, но долгожданное письмо (пока только электронное) удалось получить буквально в последние минуты рабочего дня, завершавшего крайний – недельный срок, отведенный для таких целей законодателями. Будь беседа живой и доверительной, риск недосказанности и недопонятости свелся бы к минимуму. В нашем же случае обнаружилось, что некоторые хрестоматийные для профессионалов этой области вещи, разъяснения которых так хотелось получить именно от эксперта, были обойдены вниманием. В уважительном и содержательном ответе приводилось много полезных цитат – выдержек из законов, но главное по-прежнему было где-то за кадром.  

«При удостоверении сделок осуществляется проверка дееспособности граждан ... обратившихся за совершением нотариального действия».

«Нотариус может исследовать полученные от сторон сделки любые документы, которые позволяют гарантировать законность и бесспорность сделки».

«Нотариусы не принимают документы, которые не соответствуют требованиям законодательства».

«В соответствии с требованиями ст. 8 Закона РФ «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании» запрещается требовать сведения о состоянии психического здоровья граждан». 

Оставалось понять, чем же все-таки должен руководствоваться нотариус, видя перед собой, к примеру, плохо соображающего человека, не с первого раза вспоминающего свое имя или в один момент вдруг обнаруживающего, что не понимает, где находится? Человека, повторяющего подсказанные ответы, не способного самостоятельно расписаться в договоре? В конце концов, человека нетрезвого или предположительно находящегося под воздействием наркотических/лекарственных препаратов, не позволяющих ему адекватно оценивать обстановку и понимать значение происходящего? 

Нотариус таки обязан удостоверить сделку, если при этом ему предоставили все необходимые и достаточные документы, включая даже те, которые он не имел права требовать? Или нет? 

Выяснить это и многое другое все же удалось. И, признаюсь, кое-что меня, как не специалиста в тонкостях совершения нотариальных действий, откровенно удивило. Оказывается, главным помощником того, кто в таких непростых ситуациях стоит на страже закона, может служить не закон, а, по сути, одна лишь совесть. Не «свобода совести», упоминание о которой в законодательстве, как в российском, так и в украинском, еще можно найти, а именно совесть. Потому и не должна, а именно может. 

– Лучше даже, наверное, сказать «морально-этические нормы», – поправляют меня, – в них есть место и совести. 

Независимый профессиональный юрист с более чем 15-летним опытом работы в регионах материковой России, в силу сложившихся обстоятельств прекрасно ориентирующийся и в украинском правовом поле, в котором до недавнего времени долгие годы жил Севастополь, Наталья Владимировна Мельникова, видя мою искреннюю озабоченность, откликнулась на просьбу помочь разобраться в хитросплетениях логики и парадоксов законодательства и межзаконья. Дальше – без купюр. 

pixabay.com

Эту историю мне рассказал один нотариус совсем недавно. К нему обратились с просьбой удостоверить документ. С одной из сторон – старушкой,  нотариус, досконально проверив все документы, разговаривал довольно долго и уже был готов завершить процедуру, как вдруг что-то в поведении женщины его смутило. Он решил еще раз спросить, понимает ли она, где находится, и та сказала: «Да». И еще раз – понимает ли она, что собирается сейчас сделать, и она сказала: «Да конечно, буду купаться». Сделка не состоялась. 

По роду деятельности мне приходится часто общаться с нотариусами, и я знаю о разных случаях, когда они по тем или иным причинам принимали решение отказаться от прибыли, которую могла принести сделка, лишь бы не мараться в тех делах, в которых им предлагали участвовать. К сожалению, в нашем мире, где балом правят материальные ценности, о моральной стороне говорить приходится все реже, и это печально. Есть и случаи, когда речь не идет о чьих-либо корыстных мотивах, тем не мене нотариус чувствует, что не имеет морального права удостоверить такую сделку. 

Проверка дееспособности лиц в Россиии и Украине одинакова. Ни там, ни там не существует юридического механизма, который бы строго предписывал нотариусам совершать какие-то определенные действия для того, чтобы досконально и бесспорно определить способность гражданина в полной мере отдавать отчет своим действиям и руководить ими. Принимая окончательное решение, нотариус опирается на собственные наблюдения и субъективные выводы. Это действительно сложный вопрос, который невозможно отрегулировать на уровне права, и который лежит в морально-этической плоскости. Если нотариус заботится о своем имени, дорожит своей лицензией, то он откажет в совершении нотариального действия, если по каким-то причинам будет в чем-то сомневаться. 

Что касается процедур регистрации договоров, то в России и Украине они отличаются. В России заверять такие договора, как, например, договор дарения, у нотариуса необязательно. Его можно составить в письменной форме, прибегнув к помощи юриста, подписать самостоятельно и предоставить в Росреестр, где сначала производится проверка законности совершенной сделки, а уже потом – регистрация и подтверждение установленных договором прав собственности. Не обойдется без проверки и в случае, если вы решите подписать договор в присутствии нотариуса, который наделен полномочиями регистрировать договор в Росреестре без вашего участия. В Украине же сделки с недвижимостью в обязательном порядке удостоверяются нотариусом. Но при этом он же сам занимается и госрегистрацией.

В августе 2012 года – в период, когда была совершена сделка, о которой мы говорим, и вплоть до декабря такие договора регистрировалось в электронном ­Реестре прав собственности на недвижимое имущество. Функции учета были возложены на «Бюро технической инвентаризации государственной регистрации недвижимого имущества». С января 2013-го регистрация производилась в Государственном реестре вещных прав в региональных отделах ГРС Министерства юстиции Украины, в Севастополе – при городском управлении юстиции. Был ли вообще зарегистрирован изучаемый нами договор? То, что квитанции об оплате коммунальных услуг приходят на другую фамилию, не является подтверждением регистрации. На копии документа, полученной у нотариуса в ходе вашего расследования, нет соответствующего штампа. Согласно пункту 17, договор составлен в двух экземплярах, и второй выдается одаренной. Присутствует ли штамп о регистрации там – неизвестно. И делиться с вами этой информацией теперь, после проведенного интервью, я думаю, никто уже не будет. Все это предстоит проверить следствию. 

Когда нет сторонней структуры, независимого контролирующего аппарата, а есть один нотариус, то с ним проще договориться, если он способен договариваться. Но он один и несет ответственность за все, что делает. В случае, если возникнет спорная ситуация, то, как лицо, заинтересованное в осуществлении сделки – ведь это его работа, а значит прибыль – нотариуса привлекут для объяснений. Например, из каких соображений он решил, что тот или иной человек отдавал отчет своим действиям. 

Поэтому, как правило, справка от психиатра берется для того, чтобы подстраховать себя. В последствии можно будет подтвердить, что на тот момент был такой документ, который свидетельствовал о том, что участником сделки был разумный гражданин, являвшийся добросовестным участником гражданских правоотношений, а значит не было оснований сомневаться в его дееспособности и отказывать в совершений нотариальных действий. Если нотариус говорит – не требует, а рекомендует – принести справку от психиатра, возникает вопрос: для чего это ему потребовалось? Значит, несмотря на предоставление всех необходимых документов, у него возникли какие-то сомнения. 

Решение о недееспособности или ограниченной дееспособности человека в том числе, в связи с психическим заболеванием, выносит суд. Если такого решения нет, то справка о стабильности психического состояния будет лишь документальным подтверждением положения дел на данный момент – ничем больше. Как интерпретировать ее содержание – лежит на совести нотариуса. Как человек, не имеющий медицинского образования, он не может делать выводов из заключений профессионального медика, сформулированных с использованием специальной терминологии. Он может руководствоваться только однозначно понятными всем формулировками, такими как «здоров», «не состоит на учете». В таких случаях документ из психоневрологического диспансера, удостоверяющий, что человек не состоит на учете, имеет гораздо большее значение, поскольку хотя бы косвенно свидетельствует о стабильном психическом здоровье, а не о сиюминутном состоянии.

И опять же. Все мы понимаем, что гражданин, в особенности старый человек, даже будучи дееспособным, в силу возраста может страдать заболеваниями, время от времени приводящими к состоянию неадекватности. Он может быть неспособен здраво мыслить и оценивать свои действия в связи, например, с приемом определенных лекарств. И наоборот, признанный недееспособным иногда может быть в состоянии мыслить и действовать адекватно. Перед глазами нотариуса могут рисоваться очень разные картины. И что он на них увидит, может совпадать или отличаться от того, в чем убеждают его документы, или того, что увидели бы, например, врачи. 

Из классики

– Я не могу комментировать ситуацию, которую не знаю, да и не имею права. Но могу сказать, что любые объемные процессы – правильно говорить не опухоли, а объемные процессы – это достаточно серьезные вещи в том случае, если они расположены в такой зоне мозга, которая отвечает за жизненно важные функции организма. А каждый приступ – серьезная катастрофа для мозга: это спазм всех сосудов, это колоссальное кислородное голодание. Человек может быть после приступа в течение часа не очень ориентирован в месте, во времени, в личностях и так далее. А может и еще более длительный период времени (пребывать в таком состоянии – ред.). Я не могу сказать, сколько – неделю или десять дней. Это все очень индивидуально. Надо установить была ли бабушка сделкоспособна на тот момент (на момент подписания сделки – ред.). И это должны решить судебные эксперты. После обращения в правоохранительные органы суд запрашивает экспертизу, которая уже собирает документы. Делается запрос к нам, причем не просто психиатрам, а судебно-психиатрическим экспертам.  

ГБУЗС Севастопольская городская психиатрическая больница, ш. Фиолентовское, 15. Фото: Анна Петрова

Главный врач Севастопольской городской психиатрической больницы, главный федеральный психиатр Севастополя, доктор медицинских наук, профессор Ирина Шадрина, любезно согласившаяся на интервью, в разговоре со мной доброжелательна, сдержана и осторожна в высказываниях. Обсуждать диагноз конкретного пациента без его согласия или согласия его законных представителей запрещено – это врачебная тайна, говорит медик. Комментировать же состояние и возможное поведение человека в той или иной ситуации, не изучив досконально его истории болезни, – как минимум признак некомпетентности. 

Одно то, что мне удалось попасть на аудиенцию без предупреждения о приезде, оказалось большой удачей. Единственной преградой была задержка у входа, где всех посетителей встречает охрана, время от времени прохаживающаяся по периметру территории. Пройти дальше ворот можно лишь в сопровождении служащего в униформе и только после получения временного пропуска по предоставлению документа, подтверждающего личность. Так что, оказавшись в кабинете носителя экспертного мнения, я безоговорочно принимаю условия, соглашаясь довольствоваться малым: общей информацией о поведении людей с психическими заболеваниями и расстройствами, выдержками о положении дел в больнице вчера и сегодня, экспертными комментариями и советами. Все это оказалось не менее ценным и относящимся к делу. 

Ирина Владимировна возглавляет учреждение с весны 2015 года. Многое из того, о чем я, озвучивая предположения, не успеваю договорить, ей становится понятным с полуслова. 

– Мы не допускаем посторонних к нашим пациентами. У меня приказ: к ним допускаются только близкие родственники: мама, папа, муж, жена и дети старше 16 лет. Никаких друзей, знакомых и так далее. Удалось прекратить попытки проникновения сюда «черных риелторов» – я ввела охрану, тогда как раньше мог, кто угодно сюда проникнуть и принести, что хотите. Я допускаю – не могу утверждать, так как это будет уже поклеп, – допускаю, что могли быть сговоры с определенными сотрудниками больницы. Сегодня к нам так просто «не подляжешь» – есть жесткие для этого показания. Кому-то это, конечно, может не нравиться.  

Фото: Анна Петрова

Дело в том, что неважно, каким психическим заболеванием болен человек, но как только меняется психика, порой, наши пациенты становятся излишне или доверчивыми, или просто управляемыми, или начинают злоупотреблять алкоголем. Снижается всегда интеллект. Особенно это обусловлено черепно-мозговыми травмами, повлекшими за собой психические расстройства, объемными процессами, даже гипертонической болезнью – любыми процессами, которые мы называем органическими, то есть необратимыми в ЦНС, в головном мозге. И поэтому мошенников возле этих людей появляется как пчел на мед. Очень часто это бывает даже не в рамках психиатрической больницы, а больницы соматической. «Черные риелторы» и аферисты отслеживают наших пациентов, недобросовестные люди втираются к ним доверие. Это «классика жанра» в психиатрии. 

Мы с вами не можем утверждать что-либо в данной конкретной ситуации. Но в целом – все это очень серьезные вещи. К большому сожалению, очень часто такие люди (страдающие психическими заболеваниями и расстройствами одинокие люди, прежде всего старики – ред.) у нас предоставлены сами себе. Наши старики одинокие пропадают; их убивают, спаивают, душат – все за квартиру. А за ними вообще-то должен быть общественный контроль – со стороны общественных организаций, органов соцзащиты. Участковый врач в определенной степени несет ответственность за социальное благополучие такого пациента. Особенно, если этот человек состоит на учете у психиатра. Все эти одинокие старики должны состоять на определенном, скажем так, неофициальном учете, и соцработники должны отслеживать, как кто живет. Ведь не зря появился, пусть и не столь давно, так называемый раздел психиатрии «социальная психиатрия». То есть за социальные проблемы наших пациентов мы отвечаем. В России уже это есть. У нас ведь российская медицина – ситуация непременно должна меняться. 

Про защиту

По официальной информации Департамента труда и социальной защиты населения города Севастополя, предоставленной на запрос редакции «МостЪpress», на учете в местных органах СЗН по состоянию на 1 августа 2016 года состоит 12 860 ветеранов войны, 1760 инвалидов I группы, 7894 инвалида II группы и 5 414 инвалидов III группы. 

При этом на учете Департамента как уполномоченного органа в сфере опеки и попечительства над совершеннолетними недееспособными гражданами состоят 263 севастопольца, признанные относящимися к этой категории. Информацией о количестве граждан, страдающих психическими заболеваниями, Департамент, как сообщается, не располагает.

Контроль условий проживания нетрудоспособных  граждан с ограничениями жизнедеятельности и оказание им услуг в форме социального обслуживания на дому обеспечивают сотрудники подведомственного Департаменту государственного казенного учреждения «Севастопольский городской комплексный центр социального обслуживания». В настоящее время такую помощь получают 784 человека, из них 323 одиноких.

Все государственные услуги, предоставляемые Департаментом, носят заявительный характер. Обязательная постановка на учет в органах социальной защиты населения граждан, находящихся в трудной жизненной ситуации, действующим законодательством не предусмотрена. 

_______________________________________________________________________________________________________

В условиях, когда большими людьми в городе творятся великие дела, мы не теряем надежды на то, что на судьбу этого маленького человека, помимо простых неравнодушных граждан, заявивших в редакцию, теперь обратят внимание компетентные государственные органы, учреждения и общественники, имеющие все рычаги для того, чтобы восстановить справедливость.

Но даже если это будет так, в условиях отсутствия законом закрепленного механизма, способного свести к минимуму возможность обмана одиноких, забытых и больных недобросовестными и корыстными согражданами, главной ценностью для которых является их собственное обогащение, бороться с неугасающей тенденцией окажется не просто трудно – невозможно.

Ситуацию смогло бы исправить совершенствование действующего законодательства, в том числе нотариального. Или хотя бы появление специального субъектового закона, который хоть как-то защитил бы эту легко уязвимую категорию граждан, о существовании которых всегда знают те, в плоскости чьих интересов лежит чужая жилплощадь. В той особой канцелярии эти нередко предоставленные сами себе люди всегда на учете.

_______________________________________________________________________________________________________

Информация о наличии копий документов, аудио- и видеофайлов, рукописных заметок и прочих архивов, собранных в ходе журналистского расследования и подтверждающих факты, изложенные в статье, а также подлинность записей интервью, содержащих комментарии и мнения респондентов – участников публикации, сохранена и может быть предоставлена сотрудниками редакции по запросу органов дознания и следствия или суда в соответствии с требованиями действующего законодательства РФ.  

Редакция "МостЪpress" благодарит за содействие в получении экспертной информации при подготовке материала специалистов Фонда независимого мониторинга медицинских услуг и охраны здоровья человека "Здоровье" и лично его директора, заместителя руководителя Федерального центра экстрапирамидных заболеваний и психического здоровья ФМБЦ, врача высшей квалификационной категории, кандидата медицинских наук, члена Общественной палаты РФ, члена рабочей группы Общероссийского народного фронта Э. Л. Гаврилова; президента нотариальной палаты города Севастополя О. Н. Каленкович, заместителя директора Департамента труда и социальной защиты населения города Севастополя А. М. Луненка, главного врача Севастопольской городской психиатрической больницы, главного федерального психиатра Севастополя, доктора медицинских наук, профессора И. В. Шадрину; юриста Н. В. Мельникову.